Одной из самых первых психиатрических больниц в России иногда называют Колмовскую больницу: в 1706 году новгородский митрополит Иов построил в Колмовском монастыре под Новгородом дом для подкидышей и инвалидную больницу, где содержались и лица с психическими расстройствами. 

Но лишь спустя 50 с лишним лет, с указом Петра III от 1762 г., началось полноценное строительство первых доллгаузов: «Безумных не в монастыри определять, но построить на то нарочитый дом, как то обыкновенно и в иностранных государствах учреждены доллгаузы». 

В это же время историограф Герхард Миллер , состоявший на государственной службе, предлагает проект стационарного психиатрического учреждения. В противоположность монастырской медицине Миллер отделяет медицинское лечение от религии: «Доктор употреблял всякие средства к их излечению, а прежде, нежели придут в разум, священникам у них дела нет». 

Но идея проекта начинает реализовываться лишь в 1775 году, когда в ходе реформы были учреждены Приказы общественного призрения, занимавшиеся среди прочего строительством специализированных «желтых домов».

В 1779 г. было объявлено об открытии в Петербурге первого русского специального доллгауза «для пользования сумасшедших», ставшего через несколько лет отделением Обуховской больницы. В 1770-е годы психиатрические учреждения появились также в Риге и в Москве. 

В первой половине XIX века система домов для умалишенных столкнулась с тремя ключевыми проблемами: отсутствием законодательной базы, отсутствием профессионалов — психиатров, а также традиционным восприятием безумия со стороны общества (привычка снисходительно относиться к юродивым).

В 20-е гг. появляются первые знания, заимствованные у европейских профессионалов того времени. Однако в четкую систему эти знания не сложились, в результате чего процедуры лечения душевнобольных в России носили специфический характер. 

По свидетельству современников, в качестве мер стеснения применялись железные цепи, «ремни сыромятные» и смирительные камзолы. Наряду с другими методами лечения, в ходу были рвотные средства, водолечение, кровопускание и лечение пиявками. 

В записях врача дома инвалидов и умалишенных Московского Приказа Общественного призрения Зиновия Ивановича Кибальчича мы можем видеть, что больного подлежало скорее усмирить, чем вылечить: 

“Если нужно неистовому сумасшедшему бросить кровь, в таком случае пробивается жила сильнее обыкновенного. За скорым и сильным истечением крови вдруг следует обморок и больной падает на землю. Если больной подвержен чрезмерно неистовым припадкам бешенства, то ему бросают кровь не только во время припадка, но и несколько раз повторяют, дабы предупредить возвращение бешенства, что обыкновенно случается при перемене времени года.

Что касается до задумчивых сумасшедших, подверженных душевному унынию или мучимых страхом, отчаянием, привидениями, то употребляется следующее: рвотный винный камень, белена, приложение пиявиц к заднему проходу, нарывные пластыри или другого рода оттягивающие лекарства”. 

В отличие от Московского «желтого дома» в Петербургском использовались не столько медикаментозные, сколько усмирительные меры: «Средства для усмирения неспокойных состоят в ремне в 2 дюйма ширины и 2 аршина длины, коим связывают им ноги в так называемых смирительных жилетах, к коим приделаны узкие рукава из парусины длиною в 3 аршина, для привязывания ими рук больного вокруг тела”. 

Кроме того, в рамках терапии в домах использовалась тактика привлечения к труду. Введение трудотерапии было призвано обеспечить необходимый порядок, дисциплину и размеренности. «Работы сих несчастных состоят в молотьи хлеба на ручной мельнице, в таскании дров, воды, в щипании перьев и пр.; назначаются лекарем потому, что оне служат для развлечения и предписываются в медицинском намерении для пользы страждующего». 

Вот как типичную больницу такого типа описывает в своих дневниках врач Петербургского дома для умалишенных Иоганн-Фридрих Кайзер: «[Она] занимает двухэтажное каменное строение… Каждый этаж разделен капитальной стеной в длину на две равные части; в каждой из них находится вдоль стены коридор, освещаемый большими окнами, сделанными в обоих концах коридора. В каждом коридоре находится 15 дверей, ведущих к таковому же числу…В каждой из сих комнат находится окно с железной решеткой… Над дверями находится полукруглое отверстие для сообщения с коридором. В дверях сделаны маленькие отверстия, на подобие слуховых окошек, дабы можно было по вечерам присматривать за больными, запертыми в комнатах.

В нижнем этаже помещаются яростные и вообще беспокойные сумасшедшие, а в верхнем тихие, задумчивые больные. И таким образом спокойные всегда бывают отделены от беспокойных. Сверх того, те из поступающих больных, выздоровление которых еще сомнительно, поступают на некоторое время в особые залы оной больницы, до совершенного исцеления…Пользование сих несчастных вверено особому врачу. Прислуга, состоящая из 20 человек мужчин и 20 женщин находится в ведении надзирателя и надзирательницы».

В 1855 г. русский психиатр Павел Малиновский публикует свой труд «Помешательство», в котором дает доступное объяснение, кого же можно считать безумным. Вот 8 признаков, по которым можно отличить помешанного от нормального человека: 
«Несоответственность, т. е. «разладица между словами, выражением лица, взглядами и жестами. 
Странность телодвижений: «Одни из больных, в глубокой задумчивости, то ходят медленными шагами, то вдруг остановятся, как будто еще более углубляются в самих себя и после опять начинают ходить. Другие не скоро меняют свое положение или по целым дням сидят… Есть и такие помешанные, которые целую жизнь лежат, свернувшись в клубок, другие ползают часто, на коленях, или на четвереньках, как животные 
Одежда: «Большая часть помешанных в одежде небрежны, не­чистоплотны. Для многих все равно, одеты они или нет. Волосы у многих в беспорядке, вся одежда накинута кое-как; некоторые больные одеваются по-своему, со странными вычурами — и если бы не старались уменьшить странность их одежды, то в доме помешанных был бы вечный маскарад. 
Выражение лица: «…всегда у всех помешанных довольно странное, особенное. Между ними можно увидеть физиономии: печальные, важные, горделивые, радостные, свирепые, глупые… все они несут печать помешательства. 
Разговор: «Есть больные, у которых в ответ нельзя получить ни слова, потому что они не хотят отвечать, или же, начавши разговор и не кончив мысли, они вдруг погружаются в глубокую задумчивость, другие всегда говорят едва слышным шепотом и отвечают в сторону, третьи… либо очень говорливы, но в словах нет связи, все перепутано, разговор прерывается — то плачем, то смехом, то странными телодвижениями, либо же разговор ограничивается самыми обычными предметами. 
Желание разрушать: «Во всех видах помешательства у них появляется желание разрушать все, что попадет под руку, и все окружающее. Часто они делают это без порывистых движений, хладнокровно и однообразно. 
Самоощущение и беззаботность во время болезни — Малиновский обозначает эти признаки как состояние, «когда больные забывают о своих болезных и печалях» и не заботятся о своем здоровье во время болезни».

Одним из первых психиатрических заведений, основополагающим принципом которого стало лечение, был основанный в 1869 г. Казанский окружной дом умалишенных. Доктор Павел Иванович Якоби в своей врачебной практике проводил принципы «идейно-филантропической» политики: 
Душевнобольные суть больные; 
Психиатрические больницы суть больницы; 
Врачи психиатры суть психиатры и ошибочно смешивать их с смотрителями места заключения; 
Больных в больницу должно «класть», а не «сажать»; 
Нет основания обращаться с больными более жестоко чем со здоровыми; 
Больница имеет задачею благо больных, а не удобство здоровых; 
Душевнобольные есть страждущие люди, а не «сор»; 
Удаление «сора» есть обязанность не врача психиатра, а лица совсем другой профессии; 
Неблагоразумно делать дело, за которое другой получает жалованье; 
Держать в «доме умалишенных» здорового человека «два года» столь же неправильно, как и «засадить» его туда на «два часа». 

Но гуманным принципам, озвученным врачами XIX века, не суждено было облегчить жизнь пациентов психиатрических клиник. Следующее столетие в истории российской психиатрии ознаменовалось еще большей жестокостью, которая основывалась на “политической целесообразности” и подкреплялась передовыми научными достижениями. 

Текст: Мария Белозерова 

Иллюстрация: Алексей Кравчук